Дом позитивной музыки

- Чем ты занимался до Madness?

До того как создать Madness я был маляром, мыл машины, работал садовником, – правда, никогда не занимался всем этим более двух недель. Так что в тот момент, когда мы создали нашу группу я все еще жил у своей матери. Я ни разу в жизни не платил ни по одному счету – ни за жилье, ни за что-либо подобное. Никакой, даже малейшей ответственности за что-либо на мне тоже не лежало. И вот я оказался в этом нереальном мире поп-музыки…

Надо сказать, что моя мать даже была этим довольна: она тоже жила в мире, совершенно оторванном от реальности. Мать никогда не заставляла меня ходить в школу. Она была странноватым человеком… Я, впрочем, тоже был весьма странным ребенком, целые дни я проводил вне дома. Мать никогда не знала где я, впрочем, у нее было достаточно собственных забот. Так, например, она выгнала из дома мою сестру, когда та была еще совсем молодой. Мой отец, он, похоже, хорошо понял мать и покинул наш дом когда мне было всего три года. В общем, и меня в период с восьми до тринадцати лет отослали подальше от нее – к тетке, в Уэльс. Когда я вернулся, то окружающие лондонские мальчишки смотрели на меня с изумлением – я был единственным кто так долго прожил в деревне. После этого со мной долго никто не хотел иметь дела, и мне пришлось держаться подальше от всех. У меня было очень одинокое детство, примерно, как и у Моррисси (прим.: Morrissey, Steven Patrick – лидер группы The Smiths). Когда он поет «Spending warm summer days indoor», я прекрасно понимаю, что он имеет ввиду.

- Но Моррисси удавалось избежать одиночества с помощью книг и кинематографа. А ты что в этом случае делал?

У меня были весьма любопытные склонности, по-видимому, те же что и у Моррисси. Я имею в виду какую-то даже болезненную страсть к английской культуре, ко всему, что связано с культом молодости, в частности к скинхедам и модам. Мне ужасно хотелось принадлежать к какой-нибудь группировке, к движению. Когда я жил в Уэльсе, я просто бредил Лондоном, у меня возник очень романтичный образ этого города. Мне казалось, что меня там ждет столько интересного, все эти группировки… Дело в том, что у меня не было ни семьи, ни корней – я думал заменить их бандой скинхедов. В школе, в 74-м году лишь у одного парня была такая же страсть как у меня. Весьма любопытная склонность, ибо не надо забывать, что бритоголовые исчезли в Англии еще в 1971-м году. Но дело было в том, что его брат принадлежал к одной из таких группировок в былые годы, он видел все это изнутри. И у него сохранилась скинхедовская одежка и пластинки регги. Благодаря этому парню я познакомился с другими ребятами, которые разделяли нашу страсть. Так что мы стали проводить время вместе, это было очень романтично, гораздо более театрально, чем что-либо другое. Но рядом с этим существовали настоящие банды, настоящие драки, прочие очень жестокие вещи. В общем, в тех кругах я и встретил товарищей, с которыми мы сформировали Madness. Они входили в банду из Kentish Town и назывались The Alderman Glamour Boys.

Мне немало рассказывали о них, я отправился на их поиски и, в конце концов, я их встретил на одной из улиц Хэмпстеда. Для меня это было все равно как если бы я наяву повстречал каких-нибудь героев мифа. Эти ребята носили джинсы модели “Levi’s 501”, привезенные прямо из Америки. В Англии таких не продавали. Некоторые ребята были рокабильщиками, другие – скинхедами. Напомню что все остальные в те времена, – естественно кроме меня и парней из банды, - носили длинные прически фасона Kevin Keegan, прямые широкие брюки, цветные шарфы. Мои знакомые были несколько старше, чем я, но разделяли мою страсть к музыке и стилю одежды. Они слушали Фэтса Домино, группу Coasters, много пластинок фирмы Motown. Я был просто очарован этими людьми. Они ездили на невероятных машинах – фургонах Morris Minor с деревянным кузовом. Они обожали часто ездить кутить во Францию, они ничего не боялись...

Мне действительно повезло, что я их встретил, потому что я, вообще-то, невероятно ленив. И мне повезло, что они были рядом, чтобы наставлять меня, чтобы дать мне по заднице, когда я этого заслуживал. Они даже на какое-то время выгнали меня, потому что я не вносил достаточного вклада.

- Моррисси заявил недавно, что скинхеды представляют подлинную Англию. Как ты к этому относишься?

Сегодня я совершенно в это не верю. Просто Моррисси так и остался застрявшим в этой ностальгии, которая у нас у всех была в ту эпоху. Он так и не смог избавиться от этой необходимости принадлежать к какой-то группировке. Он видит в этом романтизм, тогда как в действительности скинхеды играют совершенно другую роль: запугивать и избивать граждан. А насилие – мне это хорошо известно – одновременно и отвратительно и привлекательно. Я давно был втянут в эти ритуалы и могу сказать вам, что это ужасно, это жестоко. Если ты проигрываешь, ты страдаешь. Если ты выигрываешь, то видишь вокруг себя несчастных людей в крови. Я часто был вынужден бить людей, которые мне ничего плохого не сделали, - это часть тех обязанностей, которые ты должен выполнять если являешься частью банды. И это был единственный способ доказать что ты именно полноправный участник, своего рода процедура инициации… Мне постоянно приходилось доказывать, что я не какая-то мокрая курица… Но в то же время я прекрасно отдавал себе отчет, что я вовсе не создан для такого насилия. Драка была для меня единственным способом отгородиться от остальных, не находясь в то же время под угрозой.

- Madness на концертах всегда вызывали взрыв насилия. Скажи, это выглядит романтично, когда у ваших ног в зале идет поножовщина?

В этом была какая-то шизофрения: с одной стороны я был в ужасе от этого насилия, но одновременно другая часть меня находила все это весьма романтичным. Во время наших концертов мне было отвратительно смотреть на все эти драки. Но когда мы, отыграв, уходили со сцены, вдали от публики примитивные инстинкты брали свое. Так, если нам доводилось на беду встретить на улице кого-нибудь из музыкантов или фанатов конкурирующей группы Cockney Rejects (прим.: Cockney Rejects – базовая группа музыки Oi!), то все это неизбежно выливалось в мощную потасовку. И все это во имя того, чтобы доказать, что мы настоящие мужчины и, возможно, из каких-то эротических чувств, с некоторым гротескным налетом гомосексуализма… Последняя из больших драк, в которых я участвовал, была просто ужасной: один журналист разыскал мою фотографию, где мне 15 лет и где я сфотографирован с моими приятелями из банды. В тот период мы были скинхедами, но совершенно аполитичными. Один из парней, изображенных на фотографии, через несколько лет стал английским нацистским лидером. Еженедельник «Сан» посвятил ему главный материал номера, вынеся на обложку именно эту фотографию и озаглавив все это: «Звезда поп-музыки и его нацистский друг». Я же не встречался с ним с 15-ти лет, - тем не менее, они хотели меня в это втянуть, выдать нашу группу за расистов. Я пришел в дикую ярость. Вместе с Карлом мы отправились в город, в общем, была огромная драка, в которой мне поставили здоровенный фингал под глазом. А на следующее утро я, с распухшей рожей, выступал по телевидению, объясняя что я не расист и не бандит…

Тем не менее, с того времени репутация нашей группы как примыкающей к Национальному Фронту так за нами и укрепилась. И это, несмотря на то, что на самом деле связи здесь не было ни малейшей. Это огромное заблуждения вызвано нашим прошлым. Дело в том, что многие наши друзья скинхеды, когда повзрослели, попали в сети Национального Фронта… А на наши концерты приходили пятнадцатилетние ребята, нюхающие клей, с вытатуированной на лбу свастикой…

Моя ошибка заключалась в том, что я попытался им помочь, вытащить их из этого дерьма. Я пытался поговорить с ними, урезонить их, меня же в результате обвиняют в каком-то сговоре… (вздыхает). Ведь все просто с отвращением указывали на этих ребят пальцем – помочь же им, вылечить их никто не намеревался. Вообще, люди были очень жестоки по отношению к нам. Мы же, в конце концов, просто не знали что делать с этими пацанами. Единственный выход, как предлагали некоторые, похоже действительно был собрать всех их в один большой мешок и сжечь на костре. Так что постепенно нам пришлось бросить этих ребят – все становилось слишком опасным. И сегодня мы ничем не можем помочь скинхедам. Те, кого завербовали фашисты – они уже безнадежны. Они недостаточно интеллигентны чтобы понять что происходит. Для меня же просто невыносимо, чтобы меня постоянно из-за всего этого называли фашистом.

- А как по-твоему, почему вы вообще привлекаете всех этих неонацистов?

Потому что мы сами вышли с этих улиц, из этих же шаек. Так что эти ребята считают, что мы слеплены из того же теста, что и они сами. К тому же мы посвящаем всю свою жизнь защите британской культуры. Как мы, так и Моррисси и Пол Уэллер. У всех у нас когда мы были пацанами, было нечто вроде романтического отношения к ушедшим эпохам. Моя мечта, в ней находится место как для Англии из книги «Одиночество бегуна на длинные дистанции» (прим: The Loneliness of the Long Distance Runner, 1959 автор Sillitoe, Alan, экранизирована в 1962-м году), так и для культуры Ямайки. Я немало мечтал о том, что когда-нибудь встречу под апельсиновыми деревьями Принца Бастера. На голове его будет корона, и все вокруг будут танцевать ска.

В общем, поскольку у нас не было собственной культуры, мы обратились к прошлому, к шестидесятым годам. У всех у нас были свои мечты, свои юношеские фантазии. От встречи с Джеймсом Дином до посещения концерта Small Faces с какой-нибудь уличной шайкой. Благодаря этим фантазиям мы перестали быть одинокими и потерянными, а стали как бы людьми «откуда-то». В общем, я оказался в плену у этой ностальгии пока в один прекрасный день не понял, что поклоняюсь лишь старому, давно ушедшему и несуществующему образу. И в этот день я осознал что совершенно одинок. Вся моя вселенная просто рухнула.

Моррисси же верит во все это до сих пор. Он зашел очень далеко и его очарование прошлым становится все более неприятного свойства. Я, вообще всегда считал его за друга – именно по этой причине мы и пригласили его прошлым летом провести первое отделение концерта в Финсбюрри-парке. Нам очень хотелось чтобы и Kinks поучаствовали в это очень английском празднике…

Однако Моррисси начал игру с огнем. Он сделал целый ряд расистских заявлений, и, в результате, публика его освистала. В своем же заявлении для прессы он повел себя очень трусливо и подло – он попытался нас примазать к себе. Он заявил, что один бритоголовый из Национального Фронта ранил его, бросив ему в голову заточенную монету. Но ему ведь было прекрасно известно что ни одного фашиста на этом концерте не было, что просто публика не пожелала его слушать, а эти два слова «Национальный Фронт» были прекрасным способом нанести по нам удар. Ему вообще был нужен весь этот скандал для рекламы. Ему невыносимо, что он не так популярен в Англии.

- Ты, как и Рэй Дэвис из Kinks был раньше просто очарован Лондоном и его обитателями. Скажи. Сегодня это чувство прошло?

Мне очень хотелось бы, чтобы к моей стране относились с уважением, берегли ее прекрасные памятники архитектуры. Дорого бы я дал, чтобы Англии удалось избавиться от всех этих Макдональдсов и чтобы удалось стереть все эти ужасающие следы властвования Тэтчер. Что касается Рэя Дэвиса, то он создал Village Green Preservation Society, совершенно сумасшедшее объединение. Я еще не дошел до таких масштабов, но хочу подчеркнуть, что жадность сегодня губит нашу страну. А в целом, все те персонажи, о которых мы так любим петь – все они до сих пор существуют. Единственная разница заключается в том, что я вовсе не нуждаюсь теперь в существовании ЧЕРЕЗ НИХ, мне не нужно жить ИМИ. И у меня нет романтического отношения к рабочему классу как это присутствует у Пола Уэллера. Я никогда ничего особенного не ожидал от рабочего класса, я его слишком хорошо знаю. Я никогда не пел, что надо всем вместе объединяться, чтобы разрушить мешающие нам стены. Я не делал этого, во-первых, потому что я слишком глуп, а во-вторых, потому что у меня есть склонность общаться лишь со странными людьми, с типами, например, не способными выйти из дома, потому что в противном случае они начнут страдать от аэрофобии. Я хотел бы быть Жаком Брелем, встречаться с людьми на темных улицах и заимствовать у них их взгляды на жизнь. В былые годы я даже сочинил целый альбом песен, посвященный им. Этот диск назывался London. Я просто обожал этих персонажей, их неспособность приспособиться к современной жизни.

- Однако, эту любовь к старой Англии коварно используют в своих целях определенные политики.

Да, старые нацисты в очередной раз используют это в своих пропагандистских целях. Именно таким образом они и завоевывают умы молодежи. Но на деле все эти чокнутые пацаны цепляются за химеры. Да как я вообще могу ностальгически относиться к прошлому, когда мне приходилось выходить на сцену, рядом с которой шумели группировки бритоголовых, встречавших меня криками «Зиг хайль»? В Париже и в Лондоне они устраивали жуткие драки.

Крайне правые попытались утянуть Madness на свою сторону – за скинхедами прятались их подлинные лидеры, уже пожилые типы, которые тоже начали похаживать на наши концерты. Они иногда поджидали меня за кулисами, эдакие респектабельные дядюшки. «Простите, не могу ли я войти?», - говорили они. Эти люди упорно, но без особого успеха, пытались повлиять на общественное мнение страны, склоняя на свою сторону тех людей, что пользуются большим уважением. Именно таким образом им удалось взять под свой контроль несколько группировок футбольных фанатов. Это же они пытаются сделать и с миром музыки. Джимми Перси, бывший лидер группы Sham 69, и до сих пор получает письма с угрозами смерти. И все это за то, что в определенный момент он встал у них на пути.

Нам еще повезло: они оставили Madness в покое в тот момент, когда мы подумывали, не распустить ли нам совсем нашу группу, так как это был единственный способ не попасть в сети к этим людям. Именно они передали прессе фотографии периода моей юности. Когда же они поняли, что со мной они лишь напрасно теряют время, они решили сбросить меня с пьедестала. Через надежных друзей мне удалось узнать, что они очень жестоко хотели меня покарать за то, что я отказался им повиноваться (пауза). К счастью, у меня нашлось и немало друзей, чтобы меня защитить… Так что, видите, когда уличная шайка превращается в рок-группу, это может иметь некоторые преимущества… Мы умеем за себя постоять, мы неоднократно доказывали это.

- А как вообще ваша шайка стала группой?

Благодаря панку. Клубы стали впервые открывать свои двери неопытным, начинающим группам. Все смеялись над нами: мы были совершенно вне моды, пытаясь в 1976-м году перепевать хиты Фэтса Домино. (смеется)… К счастью, панк существовал недолго, и когда мы действительно набрались сил, к 79-му году, он был уже мертв. И вот в этот момент одновременно появляются Madness и Specials. И хотя последние жили в Ковентри, в сотнях километров от нас, у нас было много общего. Первый раз, когда я увидел их фотографию, я был просто изумлен. Они приезжали поиграть в пабе «Hope & Anchor», в том самом, в котором мы провели чуть ли не половину жизни. Они просто поразили нас своим стремительным, столь новым тогда ска. До этого я был уверен, что музыка, которую мы играли с Madness, целиком относится к прошлому, что она полностью ностальгическая. Specials же показали мне насколько современной она может быть.

- Так, буквально за несколько месяцев ска стал бешено популярным в Англии…

Все это не более чем совпадение. Просто одни группы помогали другим, приглашая их отыграть в первом отделении своего концерта. И внезапно – бум! – произошел взрыв. Стало ясно, что Madness и Specials могут легко собирать целые залы публики. Этими концертами заинтересовались представители пластиночных фирм. В общем, все произошло благодаря беспроволочному телеграфу. В дальнейшем, мы отправились в турне Two-Tone Tour вместе со Specials и Selecter. В ходе этого турне Джерри Даммерс из Specials, решил создать свой собственный лейбл Two-Tone. И первый же выпущенный на нем сингл «Gangsters» в исполнении The Specials вызвал бурю восторга у публики. Второй сингл Madness – «The Prince» пользовался не меньшим успехом. Для нас столь грандиозный успех был весьма неожиданным.

- Неужели ни одна из групп не ожидала такого успеха?

Во всяком случае, не Madness. Мы были командой друзей, мы просто не знали куда потратить нашу энергию. Вот единственная причина, по которой мы занялись музыкой. Мы тратили свое время, беспрестанно фотографируя друг друга, мы писали свои имена на стенах, причем за много лет до того как группа сформировалась. Мы устраивали между собой конкурсы на самый странный танец, - это вообще было наше излюбленное развлечение. У всех у нас было невероятное желание самовыражаться, но большое искусство оставалось для нас совершенно закрытым, мы не знали его языка. Постепенно мы закупили инструменты и стали собираться на репетиции у Майка. Все это было единственной альтернативой нашей уличной рутине. Играть же музыку оказалось невероятно увлекательно.

Вот и вышеупомянутое турне Two-Tone было, наверное, одним из лучших моментов в моей жизни. Примечательно, что мы вообще отыграли всего лишь три-четыре концерта к тому моменту, когда мы назначили место встречи в Roundhouse, в Чалк Фарм. Когда мы туда прибыли, Selecter и Specials уже были там вместе со своими друзьями. Все вместе мы забились в автобус, и вообще все это было просто фантастичным. Каждая из групп выкладывалась на полную на сцене, стремясь превзойти музыкантов из другой группы. Specials однажды так плясали, что сцена просто провалилась под ними! (смеется) Так что соперничество было жестоким, но отнюдь не злобным. Все происходило в дружественной атмосфере.

Кстати, никто из публики не знал к какой категории отнести Madness – мы еще вдобавок одевали эти странные костюмы, которые потом, с годами, стали неотделимой частью нашего имиджа. Наша музыкальная культура тоже была весьма своеобразной. Так, в пабе «Hope & Anchor» был один музыкальный автомат, с которым мы очень подружились. В его брюхе находились все наши любимые диски. Принц Бастер, Coasters, Тони Купер и все такое прочее. И Джону Клизу там отводилось не меньше места, чем Фэтсу Домино. Это был НАШ музыкальный автомат, это был наш мир. Это был взгляд на открытку с видами Лондона с обратной стороны. Это был странный мир, одновременно реальный и ускользающий, одновременно теснейше связанный с реальной жизнью и совершенно в стороне от нее. Это была вселенная nutty. А репетировали мы в двух шагах от дома Рэя Дэвиса, в Muswell Hill. В пабах дух Kinks витал повсюду. Все разговоры были о них. И у нас возникло впечатление, что мы подхватили эстафету сохранения этого духа Северного Лондона, при этом совершенно наплевав на ностальгию, по сути ни на чем не основанную. Потому что пресловутой North London connection на самом деле не существует. Она есть не более чем крайне романтизированное видение прошлого. Но со мной порой случается что-то – и я полностью погружаюсь во все это, начинаю выдумывать что-то вроде странного мюзикла, отчасти основанного на жизни нашего квартала Кэмден.

- Уже после того как Madness распались, музыка ска стала пользоваться огромным успехом во Франции, в Германии…

Да и здесь в Англии тоже. Но я оставался в стороне от этого. Меня такого рода «секты» всегда пугали. Именно по этой причине мы и ушли вначале с Two-Tone - ведь Madness никогда не были ска-группой, как и сам я не был никогда ска-мэном. В общем, получается как с Полом Уэллером, который, будучи самым что ни на есть настоящим модом, никогда открыто не заявлял об этом. Мы вовсе не хотели провозглашать свою принадлежность к какой-то группировке, чтобы затем исчезнуть вместе со всем движением где-то на дне мусорного бака, стать своего рода пленниками, не способными следовать курсом Kinks и Motown.

И вообще, все эти вечеринки в стиле ска (хотя я очень люблю эту музыку) – заставляют меня теперь комплексовать. Все эти люди пристают ко мне и говорят: «Эй, Мэднессс, где вы все это время были, ведь нам так не хватало вашей музыки!». Тысячи песен, миллионы слов, растраченных впустую, - а мы все равно всегда для всех будем (напевает): One step beyond!

Но эта песня… ее в один прекрасный день придется прикончить! Я чувствую, что я способен за всю оставшуюся жизнь спеть ее еще раз десять, не больше.

- После турне Two-Tone остались ли группы в близких отношениях друг с другом, - или успех и соперничество их разделили?

Мы с Джерри Даммерсом остались друзьями и часто видимся. Он также оказался на мели когда его группа перестала существовать. Он вложил столько энергии в Specials, что у него ее больше не осталось. Это очень печально, потому что этот парень просто гений. Specials были великолепны, мы были неспособны конкурировать с их песнями. «Ghost Town» остается, на мой взгляд, одной из лучших песен всех времен. Нам здорово повезло, что мы оказались их современниками, что нам удалось в чем-то даже с ними конкурировать. Подобно тому, как это было несколько ранее между Clash и Sex Pistols.

- На вашу долю выпал успех, на их – уважение и авторитет. Не завидовали ли вы им?

Да, действительно, мы завидовали, но что поделаешь? Это и была одна из причин, по которой Madness в конце концов сменили свой курс. Мне хотелось одновременно и успеха и признания в качестве автора песен. Когда люди относились ко мне как к хохмачу, мне, напротив, хотелось, чтобы они меня воспринимали серьезно. А когда люди относились ко мне серьезно, мне, напротив, хотелось чтобы я казался смешным. Я очень завидовал группам Specials и Jam. Я завидовал ярости Пола Уэллера, тому уважению, которым пользуется Даммерс. Рядом с этими ребятами, у которых было очень четкое представление, какой должна быть их музыка, мы же выглядели как случайно попавшие в эту область, как люди без родины, как какие-то паяцы. Впрочем, у меня всегда была тенденция принижать значение Madness. У меня просто, наверное, возникли какие-то комплексы оттого, что я играл в поп-группе. Сегодня, правда, я этим уже горжусь.

… Недавно я читал статью об одном режиссере-мультипликаторе, который задумал сделать мрачный мультфильм. В течение долгих месяцев, чтобы лучше себе представлять этот мир, он жил среди уличных бродяг. И однажды там, вместе с ними, когда первая серия мультфильма была уже готова, он вместе с бродягами попал в ночлежку Армии Спасения. Там работал телевизор, и как раз показывали этот мультфильм. Все бродяги, глядя на экран, принялись от души хохотать… Вот такой комплекс человека, глядя на произведения которого люди смеются, испытал и я.

- Да, но как могут человека принимать всерьез, если он ведет себя как персонаж из комедии Монти Пайтон?

Да, действительно мы были не особенно серьезными. Достаточно было нам семерым просто сойтись вместе, как нас охватывал истерический смех. Однажды в Цюрихе всем нам подарили по небольшому складному швейцарскому армейскому ножичку. И, представьте себе, целую ночь мы в гостинице куролесили, отвинчивая своими ножичками все, что только можно было отвинтить: светильники, таблички с номерами комнат, дверные ручки… А потом мы все привинтили на место. Но уже вверх ногами! (дико хохочет) Двенадцать часов мы трудились без перерыва!

Впрочем, наше поведение совершенно не было похоже на поведение рок-группы! Например, в автобусе, во время турне, мы совершенно зачарованно смотрели «Белоснежку и семь гномов». Так что мы одновременно были и пай-мальчиками и мелкой шпаной. Мы постоянно устраивали из всего какой-то спектакль. Валять дурака – это был наш способ отказаться быть взрослыми, навсегда остаться противными пацанами… Вообще, надо было все это заснять для потомства. Например, как мы однажды организовали конкурс на лучший прыжок с парома! (хохочет).